... Он приходил сюда уже третий раз. Или четвёртый. А может пятый? Он не помнил. Он искал здесь хоть что-нибудь уцелевшее. Но тщетно, на этом пепелище всё было уничтожено. Что не сгорело - было раздавлено и втоптано в землю. В грязь, в пепел.
Его душа выла. Выла песнь скорби, выла навзрыд, насколько позволял утихающий разум. И если бы кто-то был в этот момент рядом, то он непременно сошёл бы с ума, слыша этот скорбный вой. Эта песнь предназначалась Богам, тем, кто допустил такое. Тем, кто не обратил своё внимание на то, что творится на земле. Тем, кто посчитал, что женщина с тремя детьми должны сгореть заживо.
Их крики он слышал и сейчас. Они не прекращались в его голове ни на миг, лишь изредка утихая, давая ему забыться сном. Но и во сне он их слышал. И видел. Видел как это происходило. Как адское пламя поднималось к небу, превращаясь в чёрный дым. Как взрывалось стекло мелкими и острыми осколками. Как рушилась крыша. Как жена и дети с мольбой в глазах смотрели на него сквозь толстые прутья оконной решётки. Той решётки, которую он недавно сам заказал у кузнеца. Той решётки, которую он саморучно прибивал толстыми гвоздями. Той решётки, которая должна была спасти от заражённых и которая наоборот, стала преградой для спасения его семьи. А потом пламя ворвалось к ним в комнату и они закричали. Так не могут кричать люди. Он закрыл уши руками, но этот нечеловеческий крик уже звучал в его мозгу, и ничем его невозможно было заглушить. И опустив руки, он продолжал смотреть. Он смотрел в их глаза и видел, как мольба сменяется болью, боль страхом, а страх ужасом. Он смотрел на то, что там происходило Сначала из вида пропала средняя дочь, ей недавно исполнилось четыре года, его принцесса. Потом от окна отошла жена с годовалой малышкой, в которой он души не чаял. И только сын, его старший ребёнок, его надежда и опора, держался за решётку до последнего, раскрывая в безмолвном крике рот. Горловые связки десятилетнего мальчика уже были сорваны, а сипение его не могло пробиться сквозь рёв и гул пламени. Сын так и сгорел, стоя, не выпуская из рук стальные прутья.
На это невозможно было смотреть, но и не смотреть он тоже не мог. Он не мог отвернуться, предать свою семью, которой не мог помочь. Он отдавал им свою последнюю дань. Пусть такую, пусть она будет прощальной и отложится в его голове навсегда. И лишь когда его дом от пламени сложился словно карточный, похоронив под собой тела тех, кого он любил больше жизни, он завыл. Волк, что охотился неподалёку на дикого кабана, услышав этот вой опустив уши и поджав хвост, засеменил в противоположную сторону, забыв зачем он здесь оказался. А человек выл не прекращая. Его разум понемногу покидал тело и устремлялся туда, куда чёрный дым уносил души его семьи. И лишь спасительная потеря сознания смогла прервать этот вой.
Каждый раз он просыпался на куче пепла и бежал отсюда, ведомый ужасом произошедшего, но каждый раз он возвращался обратно. Его крепко держала незримая нить, связывающая с этим местом. И не было ему покоя всю оставшуюся жизнь...
Его душа выла. Выла песнь скорби, выла навзрыд, насколько позволял утихающий разум. И если бы кто-то был в этот момент рядом, то он непременно сошёл бы с ума, слыша этот скорбный вой. Эта песнь предназначалась Богам, тем, кто допустил такое. Тем, кто не обратил своё внимание на то, что творится на земле. Тем, кто посчитал, что женщина с тремя детьми должны сгореть заживо.
Их крики он слышал и сейчас. Они не прекращались в его голове ни на миг, лишь изредка утихая, давая ему забыться сном. Но и во сне он их слышал. И видел. Видел как это происходило. Как адское пламя поднималось к небу, превращаясь в чёрный дым. Как взрывалось стекло мелкими и острыми осколками. Как рушилась крыша. Как жена и дети с мольбой в глазах смотрели на него сквозь толстые прутья оконной решётки. Той решётки, которую он недавно сам заказал у кузнеца. Той решётки, которую он саморучно прибивал толстыми гвоздями. Той решётки, которая должна была спасти от заражённых и которая наоборот, стала преградой для спасения его семьи. А потом пламя ворвалось к ним в комнату и они закричали. Так не могут кричать люди. Он закрыл уши руками, но этот нечеловеческий крик уже звучал в его мозгу, и ничем его невозможно было заглушить. И опустив руки, он продолжал смотреть. Он смотрел в их глаза и видел, как мольба сменяется болью, боль страхом, а страх ужасом. Он смотрел на то, что там происходило Сначала из вида пропала средняя дочь, ей недавно исполнилось четыре года, его принцесса. Потом от окна отошла жена с годовалой малышкой, в которой он души не чаял. И только сын, его старший ребёнок, его надежда и опора, держался за решётку до последнего, раскрывая в безмолвном крике рот. Горловые связки десятилетнего мальчика уже были сорваны, а сипение его не могло пробиться сквозь рёв и гул пламени. Сын так и сгорел, стоя, не выпуская из рук стальные прутья.
На это невозможно было смотреть, но и не смотреть он тоже не мог. Он не мог отвернуться, предать свою семью, которой не мог помочь. Он отдавал им свою последнюю дань. Пусть такую, пусть она будет прощальной и отложится в его голове навсегда. И лишь когда его дом от пламени сложился словно карточный, похоронив под собой тела тех, кого он любил больше жизни, он завыл. Волк, что охотился неподалёку на дикого кабана, услышав этот вой опустив уши и поджав хвост, засеменил в противоположную сторону, забыв зачем он здесь оказался. А человек выл не прекращая. Его разум понемногу покидал тело и устремлялся туда, куда чёрный дым уносил души его семьи. И лишь спасительная потеря сознания смогла прервать этот вой.
Каждый раз он просыпался на куче пепла и бежал отсюда, ведомый ужасом произошедшего, но каждый раз он возвращался обратно. Его крепко держала незримая нить, связывающая с этим местом. И не было ему покоя всю оставшуюся жизнь...
